Захватывающие истории обычных людей

Кристин Джонс

9 марта 2008 года Дечен Пемба, родившаяся в Британии и проживающая в Пекине учительница, села на ночной поезд до города Сианя, расположенного примерно в 560 милях к юго-западу от Пекина. Там ее встретил Дхондуп Вангчен, приехавший из своего дома в Амдо – одного из регионов тибетской возвышенности, занимающей большую часть китайской провинции Цинхай. Они не были знакомы. Связывало их лишь общее наследие и неплотная глобальная сеть активистов и изгнанников, надеявшихся разными путями достичь большей свободы в Тибете.

Весна начинается рано в Сиане, и день был солнечным. Беседуя о цели своей встречи, они тихо говорили на лхасском диалекте тибетского языка, находясь на открытом воздухе и подальше от прохожих или же сидя в квартире у верного друга Вангчена. Возможно, за ними следили – трудно сказать. Когда тем же вечером Пемба уехала, она взяла с собой подборку кассет – последнюю часть реализуемого Вангченом проекта за прошлый год, намереваясь тайно вывести его из страны.

Через пять месяцев начались летние Олимпийские игры. В тот же день состоялась премьера снятого Вангченом 24-х минутного документального фильма “Оставляя страх позади”. “Я – человек необразованный”, – говорит он на камеру. – “Я не ходил в школу, но хотел бы кое-что сказать”.

За этим публике показали кадры ряда тайных разговоров. Вангчен просил обычных тибетцев высказаться об Олимпийских играх и о Китае. Монах на пустой дороге сказал, что Игры должны означать свободу и мир, а “у меня, как у тибетца, нет ни свободы, ни мира”. Морщинистый старик в полутемной комнате говорил, что не знает, как воспринимать Игры. “Я ощущаю сильную неуверенность, как будто брожу в темноте и не знаю, где можно безопасно ступить”, – говорит он. “Я совсем не доверяю китайцам. Совершенно”.

Кому разрешено говорить? Что разрешено сказать и в чей адрес? В ноябре 2012 года КЗЖ присудил свою Международную премию за свободу прессы четверым журналистам из разных стран мира – Дхондупу Вангчену, Мае Азанго, Азимжону Аскарову и Маури Кёнигу. Все четверо столкнулись с этими вопросами, найдя на них собственные ответы. В историях, рассказанных ими в конечном итоге, фигурируют обычные люди, а не политики, состоятельные политические воротилы, или криминальные авторитеты. Они не пользовались базами данных накопленной информации. Их источником были люди, которым было что сказать о своей собственной жизни, и которые хотели быть услышанными.

В обычных голосах есть своя сила. Это очевидно из угроз и нападений, последовавших за обнародованием высказанного. Отчасти как мощь выполненной ими работы, так и причины нападений вытекают из раскрытых секретов. Мае Азанго, будучи одной из немногих женщин-журналисток в Либерии, написала о зверском обычае посвящения, который многим известен, но при этом сознательно скрывается. Азимжон Аскаров записывал происходящее в СИЗО южного Кыргызстана, где без суда содержатся обвиненные в преступлениях. Бразильский журналист Маури Кёниг объехал невидимые приграничные районы страны, где объектами покупки, продажи и использования становятся наркотики, оружие и люди. Дхондуп Вангчен рассказал историю, которая идет вразрез изложенной в ходе открытия пекинских Игр – историю о неудаче попыток империи навязать счастье через процветание.

Все четверо журналистов также подверглись нападкам за то, что были сами собой. Африканкой, критикующей свое собственное общество. Узбеком в Кыргызстане во время этнического насилия. Бразильским журналистом по “неправильную” сторону границы.

Вангчен понимал, на какой риск идет. Еще перед началом работы над своим документальным фильмом он отправил жену и детей в Дарамсалу – город тибетских эмигрантов в Индии. Вскоре после окончания съемок в марте в Тибете начались протесты – тлеющий гнев против китайского правления полыхнул пожаром. Все тибетцы оказались под подозрением.

В июле 2008 года полиция постучала в дверь пекинской квартиры Дечен Пембы и сопроводила ее в аэропорт. Несколько месяцев перед этим были наполнены ужасом; ее останавливали, допрашивали, обыскивали квартиру. По крайней мере, как она считает, ее защищал британский паспорт. Ведь депортация – не худшее, что могло бы случиться. “Я больше волновалась за своих тибетских друзей”, – сказала она. С ними “могло случиться страшное, причем никто бы и не узнал”.

К тому моменту Вангчен уже исчез в недрах тюремной системы Китая.

Во время гражданской войны в Либерии Мае Азанго четыре года провела беженкой в Кот д’Ивуаре. Были дни, когда она оставалась без еды. Ходить по улице было небезопасно. “Кто-нибудь подойдет и даст пощечину”, – вспоминала она. Ей говорили: “Эта дорога не для тебя”.

Она могла извлечь практически любой урок из такого опыта. Среди того, чему она научилась – сочувствие самым уязвимым, а также уважение к собственной борьбе. “Вернувшись на родину, я жила бедно”, – рассказала Азанго. -“Я знаю, что это такое. Именно поэтому я так страстно пишу об обычных людях”.

Азанго писала о сексуальном насилии, бедности, зверствах полиции; она пишет о том, что хочет изменить. Вполне естественно, что она написала о женском обрезании. От девочек, которые прошли через этот обычай посвящения, распространенный в Либерии среди общества Санде, требуют никогда об этом не говорить. Государственные чиновники, порой обязанные своей властью старейшинам племен, которые защищают эту практику, не решаются ее осуждать. Местные средства информации не желают касаться этой темы.

“Никто об этом не говорит”, – сказала Азанго, – “Но все это знают”.

Однако Азанго задавала вопросы, и люди начинали говорить. Одна женщина припомнила день 34 года назад, когда это случилось с ней. Пять женщин держали ее, а еще одна вырезала ей клитор. “Когда клитор вырезают ножом, это гораздо больнее, чем при родах, потому что это место обезболить нельзя, просто накладывают листья на рану”, – сказала она журналистке в статье, опубликованной в марте 2012 года газетой FrontPage Africa из Монровии, где работает Азанго.

Сразу же после публикации последовало возмущение, но не самим обычаем, а действиями Азанго. Ей угрожали насилием. В ее офисе появлялись люди, разыскивавшие Азанго, и ей пришлось скрываться. Дело не в том, что кто-то отрицал правдивость материала Азанго. Никто не назвал ее лгуньей – ее называли предательницей.

“Мне говорят – ты гражданка Либерии, ты африканка. Ты должна защищать свою культуру. Они утверждают, что я преподношу нашу культуру на тарелочке белым”, – сказала Азанго. – “В западном мире вы увидите во мне героиню. У себя на родине я – осквернительница”.

Когда в газете FrontPage Africa появляются материалы о коррупции или даже о детской проституции, другие СМИ обычно набрасываются на такой сюжет, публикуя собственные аналогичные материалы, отмечает редактор и издатель этой газеты Родни Сайех. В данном случае этого не произошло. Сайеху позвонил редактор другого издания. “Он сказал, что мы не должны пускать белых в свою страну и учить нас как соблюдать нашу культуру”. Как Азанго, так и Сайех отвергли эту аргументацию. В конце концов, как говорит Азанго, она опубликовала данный материал по определенной причине – желания положить конец обычаю женского обрезания.

“Именно для этого я использую свое перо. Я верю, что мое перо обладает силой, которая может заставить правительство изменить свою позицию”, – сказала Азанго. Если бы она была белой женщиной, написавшей статью на эту тему, отмечает Азанго, ее бы просто проигнорировали. Не было бы никаких угроз, но не было бы и общенациональной дискуссии. На деле сложилось так, что правительство, пойманное на молчаливом соучастии, высказалось против этого обычая. Вожди племен согласились приостановить женское обрезание на четыре года.

Этот исход, не предусматривающий принудительного исполнения, далек от результата, которого добивается Азанго. Однако журналистка, переставшая с тех пор скрываться, еще не окончила борьбу. “Давить, пока что-то не произойдет (Push until something happens)”, – отмечает она, объясняя любимое английское сокращение, PUSH. – “Именно таков мой девиз. ДАВИ!”

В апреле 2010 года протесты на севере Кыргызстана привели к смещению президента Курманбека Бакиева и назначению на пост временного президента Розы Отунбаевой. Однако временному правительству не удалось установить полный контроль, что позволило застарелой напряженности подняться на поверхность. В южном Кыргызстане фракция сторонников Бакиева, пытаясь консолидировать власть, оказалась в конфликте с узбекским меньшинством, которое господствует в регионе и в котором видели поднимающуюся политическую силу.

В июне южный Кыргызстан охватили продолжавшиеся менее недели, но приведшие к тяжелым жертвам массовые беспорядки. По оценкам организации Human Rights Watch, к концу волнений 400 человек были убиты, тысячи изгнаны из своих домов, а узбекские районы лежали в руинах. Большая часть погибших были узбеками. Большую часть арестованных после беспорядков также составляли узбеки. Одним из них был Азимжон Аскаров. Волнения, неразбериха, а также этническая принадлежность Аскарова дали его противникам идеальную возможность, чтобы заставит его замолчать.

Аскаров зарабатывал на жизнь как художник, изображая пасторальные сцены в южном кыргызском городе Базар-Коргон, а также написав серию автопортретов. Его лицо с морщинистыми скулами и кустистыми бровями само по себе было своеобразным пейзажем. В 1998 году Аскаров узнал из брошюры о новой правозащитной организации и отправился в соседний город Джалал-Абад, чтобы предложить свои услуги в качестве добровольца, говорит основательница этой организации Валентина Гриценко.

“Он был художником”, – говорит Гриценко, – “подлинно открытым и чутким к народным проблемам. Он видел, что происходит вокруг него и хотел что-то сделать”. Художник охотно взялся за эту новую работу, которая включала проведение интервью с задержанными без суда, документирование случаев пыток, а также наблюдение за обращением с меньшинствами – объектом частой и порой малозаметной дискриминации. Однажды Аскарову удалось освободить обвиненного в убийстве, представив живьем якобы жертву убийства; работавший по этому делу прокурор был уволен. Он писал о женщине, которую неоднократно насиловали на протяжении семи месяцев содержания в следственном изоляторе; она была освобождена.

Впоследствии Аскаров организовал отдельную местную правозащитную организацию и назвал ее “Воздух”. Его работы публиковались в ежедневных бюллетенях “Воздуха”, а также на региональных новостных сайтах. Он разрушал карьеры сотрудников милиции и прокуратуры. Большинство милиционеров в его районе были кыргызами; многие, хотя и не все, из тех, за чьи дела он брался – узбеками.

В июне 2010 года, когда его город охватило насилие, Аскаров также вел фото и видеосъемку. Как сказал КЗЖ сам Аскаров, он посещал больницы, и предоставлял журналистам подробную информацию о перемещении в регионе оружия и злоупотреблениях сотрудников милиции, включая два случая стрельбы по людям. 15 июня его арестовали и избили “как футбольный мяч”. Он был обвинен и осужден за соучастие в убийстве кыргызского милиционера, который погиб в ходе этнического конфликта, за разжигание национальной ненависти и другие преступления. Его дело изобилует нестыковками и во многом основано на показаниях сотрудников милиции, которые знали жертву и имели причины недолюбливать Аскарова.

Этот художник, правозащитник и журналист был приговорен к пожизненному лишению свободы. Маша Лисицына, юрист группы “Правовая инициатива” при организации “Открытое общество”, работает над подготовкой жалобы в Комитет ООН по правам человека с требованием освободить Аскарова. Она посещала его в тюрьме, где его держат в холодной сырой подвальной камере. При ней Аскаров припомнил слова, сказанные одним из сотрудников милиции в первые дни его ареста: “Мы рассчитаемся с тобой за статьи, в которых ты нас критиковал. Мы сделаем так, что ты умрешь медленно. Теперь у нас есть время и возможность тебя наказать”.

В результате насилия в июне 2010 года КЗЖ документально зафиксировал практически полное исчезновение узбекскоязычных СМИ на юге Кыргызстана. “Ош ТВ” и “МезонТВ”, два независимых телеканала, принадлежавшие узбекским собственникам, были разгромлены и закрыты по обвинению в призывах к насилию. Телеканал “Ош ТВ” возобновил работу, но перешел в собственность этнических кыргызов; канал “Мезон ТВ” больше не выходил в эфир.

Теперь стало меньше возможностей высказаться, меньше возможностей услышать.

Приграничные регионы крупных стран порой бывают почти невидимы для проживающих в городских центрах. Представьте себе зоны колючих кустарников и пустынь на юге штатов Техас или Аризона, где каждый год тысячи эмигрантов надеются остаться незамеченными по пути на север. Приграничные районы, которые находятся “ни здесь, ни там”, также могут служить идеальным местом для сокрытия преступлений.

В своей профессиональной жизни Маури Кёниг освещал границы Бразилии с соседними государствами. В ходе ряда журналистских расследований, проведенных в 2004 и 2005 году, ему удалось составить карту маршрутов, используемых для секс-торговли детьми вдоль границ с Парагваем, Уругваем, Аргентиной и Боливией. В ходе другого журналистского расследования он продемонстрировал, как бразильская полиция установила связи с криминальными группировками в Парагвае, сформировав банду по угону автомобилей.

В 2000 году Маури отправился по работе в парагвайский город Сан-Альберто, находящийся в 50 милях от границы с Бразилией. Там он расследовал таинственные случаи гибели подростков от рук парагвайской армии. Машину Кёнига остановили, как он полагал, на полицейском КПП, после чего трое вытащили Кёнига из машины и принялись избивать и пинать его. Один из нападавших намотал журналисту на шею цепь и затянул ее до удушья. “Ты никогда не вернешься в Парагвай”, – сказали ему. Его фотокамеру разбили, а пленку с кадрами детей в штабе парагвайской армии засветили. На капоте его машины нацарапали “Долой бразильскую прессу”.

Напавшие на Кёнига полагались на защиту, которую дает им граница, и одновременно зарабатывали на ее проницаемости. В конечном счете, он находился на их территории; они считали, что смогут изгнать его оттуда. Нападавшие не учитывали, что новости тоже могут пересекать границы, формируя из раздробленного и разделенного населения расширенное глобальное сообщество.

Нападение на Кёнига дало результат, обратный желаемому. Оно попало в международные новости и привлекло внимание к сюжету, который освещал Кёниг, то есть к набору несовершеннолетних солдат в армию Парагвая. Он продолжил свою репортерскую работу и довел сюжет до конца, опубликовав имена 109 детей и подростков из Бразилии, Аргентины и Парагвая, которые умерли при загадочных обстоятельствах, находясь на военной службе. Самому младшему из них было 12 лет, самому старшему – 18.

Его материал оказал реальное воздействие. Международное и внутреннее давление на Парагвай привело к изменениям в поведении армии. Необъяснимые смерти прекратились, а национальное законодательное собрание отменило обязательную военную службу, заменив ее добровольной. По словам Кёнига, основной мотив его работы заключается в том, чтобы вызвать гнев, и, тем самым, его журналистика может становиться инструментом преобразования реальности и людей, средством борьбы с несправедливостью.

“Мое основное намерение – привлечь внимание к отверженным обществом людям и их проблемам, которые на деле являются проблемами всего человечества, только в меньшем масштабе”, – сказал Кёниг. – “Я пишу в надежде заронить семя возмущения в каждом читателе, чтобы каждый, по возможности, что-то сделал для улучшения ситуации”.

Короткий документальный фильм, снятый Дхондупом Вангченом о Тибете в 2007 и 2008 годах, был исключительным, отмечает Роберт Дж. Барнетт – руководитель программы по изучению современного Тибета в Колумбийском университете. По словам Барнетта, другие документальные фильмы сводились к жалобам по поводу страданий и жертв в Тибете, к призывам о сочувствии и к осуждению агрессора. Либо они представляли собой фрагменты, собранные западными гражданами в соответствии со схемой, когда бесстрашный чужак бросает вызов опасности.

Вместо этого в фильме Вангчена поставлен вопрос: Представляют ли нас китайское государство и китайские СМИ?

“Фильм рассматривает тибетцев как разумных агентов, имеющих договор с Коммунистической партией Китая, предлагает им обсудить их мнение об этом договоре и рассмотреть, выполнены ли данные в нем обещания”, – говорит Барнетт. – “Это совсем иное мышление, которого мы не видим, причем оно типично для внутренних дискуссий”.

Фильм был снят, когда правительство Китая резко подавляло выражение мнений и религии в регионе восточного Тибета, где проживал Вангчен. Ранее этот регион пользовался большей степенью свободы по сравнению с центральным Тибетом. Окончание работы Вангчена над фильмом совпало с началом протестов, охвативших весь Тибет. Ответ, к которому он пришел в своем фильме – Нет, китайское государство не представляет тибетцев – оказался тем же самым выводом, к которому одновременно пришли тысячи других людей.

Сложно узнать, что именно случилось с Вангченом. Ему не удается связаться со своей семьей. Отдельные фрагменты информации поступили от Джигме Гьяцо – монаха, который помогал в съемках фильма и в последние несколько лет то попадал в тюрьму, то вновь оказывался на свободе. Семья Вангчена знает, что его приговорили к шести годам лишения свободы по обвинению в подрывной деятельности, а его кассационная жалоба была отклонена. По словам его супруги Лхамо Цо, в тюрьме он заразился гепатитом B.

Преступлением Вангчена было ознакомление всемирной аудитории с тем, что думает он и другие обычные люди. Его преступление в том, что он оказался одним из многих.

Сейчас Цо, скромная мать четырех детей и пекарь по профессии, стремится донести посыл своего мужа до всего мира. “Главное для меня – освобождение моего мужа Дхондупа”, – сказала Цо. – “Но я также выступаю от имени всех узников в Тибете и людей, страдающих подобно мне. Я говорю от имени тибетского народа”.

Кристин Джонс – репортер из Нью-Йорка. В 2011 году она вошла в состав команды, получившей журналистскую премию имени Роберта Ф. Кеннеди «За правосудие для жертв изнасилования в студенческих городках» (совместный проект американской радиостанции National Public Radio и организации Center for Public Integrity). До 2007 года Джонс была старшим научным сотрудником КЗЖ по Азии.