Энн Купер
Ещё до Майдана, до площади Тахрир, до «цветных революций», свергнувших глубоко окопавшихся диктаторов, была советская революция конца 80-х годов.
Возможно, её следует именовать «незаметной революцией»: она растянулась на годы, а не на недели или месяцы, и произошла не на площадях, заполненных разгневанными демонстрантами, а в газетах и на телевидении, чьи журналисты опубликовали горы информации, которую Коммунистическая партия Советского Союза долгие годы держала в секрете.
Катализатором этой революции стал сам лидер партии – Михаил Горбачёв. Он не был борцом за права человека; в своих призывах к более широкой свободе слова он никогда не ссылался на великие обещания из статьи 19 Всеобщей декларации прав человека.
Для Горбачёва гласность (так он называл свою политику большей открытости) была реальной, прагматической политикой. Он унаследовал от СССР систему, обременённую коррупцией и находившуюся под угрозой экономического краха. Страна остро нуждалась в переменах. Но для того, чтобы обеспечить поддержку и давление с целью осуществления этих перемен, Горбачёву нужно было позволить народу разобраться в некоторых из тех проблем, которые его Коммунистическая партия столь усердно скрывала от общества.
Поэтому в середине 80-х годов он провозгласил курс на гласность в качестве смелого эксперимента по расширению свободы слова, но при попытках сохранения партийного контроля над тем, что можно публиковать, а что по-прежнему хранить в тайне.
План Горбачёва сработал не так, как он рассчитывал. Партия вскоре утратила свои контрольные функции – отчасти благодаря храбрым журналистам, раздвинувших рамки свободы гораздо шире тех границ, которые хотел удержать Горбачёв.
К 1991 году, когда Горбачёв распустил Советский Союз, российские средства массовой информации уже были столь же активными – и, казалось, столь же не стеснёнными какими бы то ни было ограничениями – как и СМИ в самых свободных странах Запада. В тот год они помогли предотвратить государственный переворот, чем снискали себе уважение и благодарность миллионов. Казалось, что созданы все условия для начала новой эры – возможно даже, для наступления того самого «светлого будущего», которое бесконечно обещали советские коммунисты, но которое так и не пришло.
Теперь, четверть века спустя, от того «золотого века» СМИ остались одни воспоминания, а те немногие редакции, что до сих пор публикуют смелые, независимые материалы, находятся под постоянной угрозой. Владимир Путин, пребывающий на посту лидера России вот уже 15-й год, целенаправленно разрушает независимые СМИ и сворачивает свободу слова в собственной стране.
Как же так случилось, что мощная журналистика, рождённая в эру гласности, оказалась под угрозой? Ответ на этот вопрос можно найти в наследии, полученном от советской журналистики, а также в действиях самих нынешних российских журналистов. Ещё он связан с теми постсоветскими глобальными переменами, которые произвели на свет новое племя диктаторов, которых исполнительный директор КЗЖ Джоэл Саймон окрестил «демократаторами» – это те, кто кидается в демократию с распростёртыми объятиями, но при этом «ведёт тайную работу по подрыву её устоев».
*****
В 1986 году, когда Горбачёв стал Генеральным секретарём Коммунистической партии Советского Союза, произошёл взрыв реактора на Чернобыльской атомной электростанции в Украинской ССР. Сегодня невозможно даже представить себе, как подобную катастрофу можно скрыть от общественности, но именно это и попыталась сделать партия.
В течение трёх дней советские СМИ, которые партия держала железной хваткой, не сообщали о Чернобыле ни слова. Советские журналисты были членами КПСС, редакторы были верными сторонниками партии, и всю эту систему контроля поддерживала целая цензурно-бюрократическая машина под названием «Главлит».
Даже когда признаки распространения радиации по континенту были замечены в Европе, партийные инструкции о том, как писать о Чернобыле, оставались жёсткими. Советские СМИ могли рассказывать аудитории только то, что проходило в официальных сообщениях ТАСС: «На Чернобыльской АЭС произошла авария. Один из атомных реакторов повреждён», и предпринимаются меры «к устранению последствий».
Это был тот «классический» туманный язык, на котором советские СМИ общались с советским народом десятилетиями. Однако, читая между строк, редактор отдела научно-технической информации газеты «Правда» Владимир Губарев, понял, что то, что произошло в Чернобыле, было крупной катастрофой. Он поручил одному из киевских корреспондентов проникнуть на место происшествия, но тот был остановлен сотрудниками милиции и КГБ.
Тогда Губарев сам сел в поезд на Украину и по прибытии обнаружил, что республика охвачена паникой. В отсутствие какой-либо информации или действий со стороны правительства Украину переполняли слухи. «Люди ломились в поезда, отбывающие из Киева», – рассказал он через несколько лет в интервью для снятого Би-Би-Си изумительного сериала о годах горбачёвского правления «Вторая русская революция».
Губарев вернулся в Москву и поделился своими впечатлениями с коллегами-редакторами, а также попросил о частной встрече с Горбачёвым и его ближайшим союзником в Политбюро Александром Яковлевым. Партийные лидеры предложили ему написать более детальный конфиденциальный отчёт только для них двоих. Тот язвительный отчёт, что он им представил, – рассказывал Губарев позднее в интервью для Би-Би-Си, – был «лучшим из всего того, что я когда-либо написал».
«Главная причина паники в Киеве – дефицит информации, – писал Губарев. – Сообщений нет никаких – ни о том, что произошло, ни даже об уровне радиации в городе. Ни один из чиновников не выступил по телевидению хоть с какими-нибудь объяснениями».
Отчёт Губарева был исполнен той критики и правдивости, из-за которых он в прежние времена мог бы оказаться на нарах в ГУЛАГе. В статье, которую он напечатал в «Правде», он опустил свои самые резкие оценки, которые, однако, стали основой для написанной им через год острокритической пьесы «Саркофаг». Настоящий же эффект отчёт произвёл в кулуарах власти, где он помог убедить партию в необходимости давать больше информации о Чернобыле. Эта авария, на первых порах окутанная завесой тайны, со временем дала импульс более широким мерам по ослаблению цензуры и опубликованию ранее засекреченных материалов.
Одним из ранних признаков перемен стала новая телевизионная программа «Прожектор перестройки», которая стала выходить в эфир сразу после спокойно-уравновешенной вечерней программы новостей «Время». Каждый сюжет «Прожектора» высвечивал пример бюрократического непрофессионализма или должностных преступлений. Кто ответит за тонны помидоров, брошенных гнить на корабле в Астрахани? Почему наблюдается постоянный дефицит популярных газет?
Эти 10-минутные сюжеты снимались журналистами, принадлежавшими к системе, которая на более раннем этапе горбачёвского правления неукоснительно выполняла директиву умолчания о Чернобыле. Фактически, они продолжали исполнять волю партии и в своих репортажах для «Прожектора». Однако теперь то, чего хотела партия, было больше похоже на журналистские расследования, нежели на сокрытие информации и пропаганду.
«Восприятие общественной роли журналистов явно меняется благодаря таким программам, как «Прожектор перестройки», – отмечали авторы изданной в 1989 году книги «Горбачёв и горбачевизм».
Мини-расследования «Прожектора» указывали пальцем на отдельных граждан и конкретные организации, но не на коммунистическую систему в целом. В этом смысле они служили достижению поставленной Горбачёвым цели: реформировать систему, не свергая её.
Однако когда правила стали менее жёсткими, журналисты начали проводить расследования, выходящие далеко за рамки документальных мини-фильмов о «плохих бюрократах». Движущей силой этого процесса стали редакторы из поколения среднего возраста, в том числе Егор Яковлев из «Московских новостей» и Виталий Коротич из журнала «Огонёк».
В молодости, в 60-е годы, Яковлев и Коротич были сильно задеты периодом «оттепели» при Никите Хрущёве. Когда Хрущёва сместили и вернулись репрессии, они делали свои журналистские карьеры, шагая в ногу с партией, пока не пришёл Горбачёв, назначивший их на посты, которые дали им реальную возможность проверить гласность на практике.
Яковлев и Коротич создали два из самых популярных изданий эры гласности через освещение широкого спектра когда-то запретных тем. Серия публикаций об Афганистане в «Огоньке» в 1987 году впервые раскрыла глаза читателям на лишения и смерть, выпавшие на долю молодых советских солдат, которых отправляли в эту страну воевать. «Московские новости» осмелились напечатать письмо от эмигрантов из СССР, призывавшее Горбачёва уйти из Афганистана. Неприкрашенная правда и критика официальной политики в публикациях были абсолютно новыми явлениями в советской журналистике, и тиражи «Московских новостей» и «Огонька» росли как на дрожжах.
Столь же быстро увеличивались тиражи и других изданий, начавших расследования по широкому кругу социальных вопросов. Появились статьи об уличной преступности и проституции, и пресса впервые стала честно писать о таких проблемах, как бездомность, загрязнение окружающей среды и СПИД. В советских СМИ конца 80-х годов можно было читать о жизни, которой жили реальные люди. Стало гораздо меньше «причёсанных» официальных сообщений о деятельности партии, в которых преступность практически отсутствовала как таковая, а экономические планы рутинно превосходили ожидания и часто выполнялись с существенным опережением графика.
Некоторые из тех, кто тепло принял журналистику гласности, послушно трудились при старой системе, но много было и молодых людей, никогда не сталкивавшихся с цензурными ограничениями. «Огонёк» имел в своём штате нескольких из лучших репортёров новой волны, и в своём интервью 1987 года для газеты «Нью-Йорк таймс» Коротич так обрисовал поставленную перед ними задачу: «Я сказал сотрудникам: я не хочу, чтобы вы приносили статьи на темы, которые вы не обсуждаете у себя дома. Если предмет репортажа не интересен вам, то он будет не интересен и мне».
Ветераны-журналисты и молодые репортёры общими усилиями сумели вдохнуть жизнь в государственное телевидение, где в позднем эфире стали показывать наиболее инновационные телепрограммы, такие как «Взгляд» и «До и после полуночи». В них были перемешаны разные жанры – ток-шоу, развлекательные элементы, мастерски рассказанные истории – и всё это приковывало к себе внимание зрительских аудиторий и нередко вызывало журналистские сенсации.
Один из самых громких скандалов разразился после выступления в программе «Взгляд» одного из либеральных театральных режиссёров, который предложил убрать забальзамированное тело Ленина с Красной площади и похоронить. Через несколько дней программа стала темой для обсуждения на заседании Центрального комитета, где многие партийные лидеры высказались в том смысле, что «Взгляд» – да и сам Горбачёв – слишком далеко зашли в сфере гласности.
Фактически, годы гласности были отмечены чередой периодов возвратно-поступательного движения, когда журналисты рвались освещать прежде запретные темы, а партийные лидеры пытались – иногда успешно – тащить их назад. Наиболее острые дискуссии часто вспыхивали вокруг тем, предполагавших переоценку «тёмных» моментов советской истории.
Но движение к большей свободе, к пролитию света на большее число мрачных тайн набирало силу. К августу 1991 года, когда группа жёстких сторонников консервативного курса посадила Горбачёва под домашний арест, запретила большинство всесоюзных изданий и окружила главный государственный телецентр танками, многие журналисты поклялись, что это им даром не пройдёт. Некоторые взялись за выпуск совместными усилиями подпольных газет в Москве. Тележурналисты устроили «заговор», позволивший выпустить в эфир телесюжет, в котором Борис Ельцин со своими сторонниками бросает вызов консерваторам.
Эти усилия позволили убедить лидеров государственного переворота отказаться от своих планов; через три дня путч закончился, и Горбачёв вернулся к власти – до конца 1991 года, когда он объявил о том, что Советского Союза больше нет, и ушёл в отставку.
Гласность «приоткрыла» систему, позволила глубоко исследовать её изнутри и вызвала информационную революцию, которая «охватила весь советский уклад жизни, затронула каждый укромный уголок повседневного бытия, разрушила застарелые мифы и измышления и, в конечном счёте, размыла устои советской власти», – писал журналист Скотт Шейн в своей изданной в 1994 году книге «Разрушение утопии».
Какая же дальнейшая судьба была уготована журналистам, которые помогли предотвратить государственный переворот и развалить империю?
*****
Российские средства массовой информации вступили в постсоветскую эру, имея штат энергичных молодых журналистов, которые своей работой помогли привлечь огромные читательские и зрительские аудитории. Ещё многие и многие молодые люди жаждали пополнить ряды журналистов. Информаторы из гос.структур сообщали СМИ о нарушениях закона, и журналисты проводили активные расследования на остроактуальные темы – коррупция в вооружённых силах, финансовые должностные преступления избранных народом лидеров и т.п.
С журналистской точки зрения, российские СМИ располагали очень многим. Единственное, чего у них не было – это модели экономического развития.
При советской системе каждая редакция принадлежала либо государству, либо парторганизации. Газеты стоили несколько копеек из карманной мелочи и не печатали рекламу: их работа субсидировалась государственными или партийными организациями.
Когда субсидии советских времён начали иссякать, редакторам пришлось побороться за существование своих изданий. Репортёры месяцами жили без зарплаты. Некоторые находили источники финансового спасения, занимаясь «заказухой» – написанием статей по заказу за деньги. Статьи были разными: одна рекламировала новый бизнес, другая писалась для того, чтобы очернить политического соперника и т.д. Плативший деньги заказчик разъяснял изданию, что именно ему было нужно.
Участниками другой экономической модели были инвесторы, сделавшие свои состояния «с нуля» на программе приватизации, осуществлявшейся в духе «дикого Запада» в начале 90-х годов, когда на аукционы были выставлены такие привлекательные советские активы, как государственные нефтедобывающие компании. Двое из таких олигархов – Борис Березовский и Владимир Гусинский – создали в 90-е годы медиа-империи, куда вошли первые независимые российские телеканалы: Березовский приобрёл ОРТ (бывший государственный «Первый канал»), а Гусинский – канал НТВ.
В стране, охватывающей 11 часовых поясов, где национальное телевидение является самым главным средством массовой информации, теперь появились два телеканала, не контролируемых государством. НТВ особенно прославилось нелицеприятными журналистскими репортажами, своей воскресной информационно-аналитической программой «Итоги» и графическим изображением сцен войны 1994 года в Чечне. Репортажи с линии фронта, полученные от молодых, не слишком гладких на язык военных корреспондентов НТВ, «шокировали россиян, которые никогда прежде не видели войну по телевизору», писали Питер Бейкер и Сьюзен Глассер в своей книге «Кремль поднимается».
Олигархи выделяли финансовые средства тоже на определённых условиях. Хотя журналистам и предоставлялась свобода в независимом освещении большинства тем, Березовский и Гусинский использовали свои телеканалы и для сведéния политических счётов. Наблюдая по телевидению за ходом политических баталий или читая статью из категории «заказуха», публика всё яснее и яснее понимала, что российская журналистика пока далека от настоящей независимости.
Позднее, в 1996 году, когда президент Борис Ельцин вёл тяжёлую кампанию по переизбранию на второй срок, сложилось впечатление, что некоторые из наиболее известных медиа-компаний, в особенности НТВ, вообще забыли о профессиональной этике.
К тому времени Ельцин, который в 1991 году выглядел героем, сорвавшим государственный переворот, превратился в ужасного для постсоветской России лидера – настолько плохого, что многие избиратели теперь тосковали по своему коммунистическому прошлому. Но для многих журналистов победа Компартии на выборах была просто невообразимой; в ответ на подобную перспективу они закрыли глаза на все недостатки Ельцина и стали изображать его в своих репортажах в ярких и светлых тонах, резко контрастирующих с мрачной палитрой портретов его соперника-коммуниста.
НТВ пошло дальше всех, направив одного из своих основателей на работу в предвыборный штаб Ельцина, совмещаемую с исполнением обязанностей на телеканале. «Сотрудники НТВ рационализировали свои усилия в поддержку Ельцина, [правильно] рассудив, что возвращение к власти коммунистов будет означать конец свободы прессы», – писали Бейкер и Глассер.
Ельцин снова сел в президентское кресло, но имидж российской журналистики был надолго запятнан. Хотя некоторые издания продолжали серьёзные журналистские расследования и указывали на ответственность, которую должны нести власти за проводимую ими политику, к концу 90-х годов общественность в большинстве своём разочаровалась в средствах массовой информации – и это всего через десять лет после героической роли, сыгранной СМИ в сфере гласности.
*****
Ельцин внезапно подал в отставку накануне нового 1999 года, миропомазав малоизвестного тогда Владимира Путина на роль своего преемника. В попытках получить больше информации об этом таинственном новом лидере – бывшем офицере КГБ и помощнике мэра Санкт-Петербурга – три российских журналиста сели с ним за стол, чтобы взять серию интервью, которые были опубликованы в начале 2000 года в виде книги вопросов и ответов, озаглавленной «От первого лица».
В ходе одного из интервью журналисты задали вопрос о деле журналиста Андрея Бабицкого, который в своих репортажах о ходе второй чеченской войны резко критиковал российских военных. Бабицкий, будучи гражданином России, писал для финансируемого США Радио «Свобода», и военные арестовали его в Чечне всего за несколько дней до вступления Путина в должность. В интервью «От первого лица» Путин дал ясно понять, что он считает журналиста вражеским коллаборационистом.
Он начал свой ответ с фразы: «Что на самом деле происходит с людьми, воюющими на стороне врага?…»
Один из интервьюеров перебил его: «Журналисты не участвуют в боевых действиях».
Ответ Путина: «То, что делал Бабицкий, гораздо опаснее стрельбы из пулемёта».
Путинский гнев по поводу критических публикаций в СМИ отнюдь не нов в среде мировых лидеров. Но там, где другие могут лишь раздражаться и негодовать, Путин без особых колебаний принимает жёсткие меры к тому, чтобы заставить критиков замолчать. В отсутствие мощной общественной поддержки и независимой судебной системы владельцы и журналисты российских СМИ обнаружили, что, если на них устроена охота, то особо рассчитывать на чью-то защиту им не приходится.
При режиме Путина акции против прессы нередко предпринимаются под предлогом регулятивного правоприменения. Один из ранних примеров – рейдерский налёт на медиа-империю Владимира Гусинского, учинённый «налоговыми полицейскими» – в масках и с автоматами – в начале 2000 года.
В некоторых случаях объекты подобных акций предполагают, что решения, ставящие их перед жёстким выбором, принимались за закрытыми дверями. После отъезда за границу в 2000 году и Гусинский, и Березовский заявили, что администрация Путина поставила их перед выбором: либо сесть в тюрьму, либо отказаться от своих медиа-активов. Оба отдали свои компании и бежали из страны, позволив государству взять некогда независимые телеканалы НТВ и ОРТ под свой контроль.
В своей книге «Путинская клептократия» Карен Давиша отмечает, что Гусинский и Березовский были сложными «ребятами с плакатов», рекламирующих свободу прессы. «Идея о том, что свободные СМИ являются неотъемлемой частью любого демократического государства, ничего не значила для [Путина], который уже видел, как олигархи использовали телевидение в баталиях друг с другом и с Кремлём», – пишет она. Но чем больше Путин высказывался о своих взглядах на средства массовой информации, пишет Давиша, тем яснее становилось, что «с точки зрения Путина, любое выступление против проводимой государством политики равнозначно распространению заведомо ложной информации».
За годы, прошедшие после захвата НТВ и ОРТ, пространство, выделенное в России для свободы слова и независимых СМИ, продолжало сужаться. Против изданий, правдиво освещающих ситуацию в стране, неоднократно применялись новые законы или регулятивные инспекции, имеющие целью запугать журналистов. Телефонные звонки из Кремля способны убедить владельца любой компании убрать свою рекламу из того или иного издания, предположительно не довольного политикой Путина. Одним из немногих способов избежать подобных репрессий является самоцензура.
Иногда средства массовой информации подвергаются и более серьёзному риску. При режиме Путина система правосудия не преследует тех, кто убивает журналистов в отместку за проведённые ими беспристрастные расследования. Хотя прямых доказательств причастности властей к этим убийствам нет, даже такие резонансные дела, вызвавшие протесты по всему миру, как убийство в 2004 году русско-американского журналиста Пола Хлебникова и явно заказное убийство в 2006 году обозревателя «Новой газеты» Анны Политковской, остаются нераскрытыми.
Вовлечённость России в постреволюционные события в Украине в 2014 году возвестила о начале эры новых репрессий против СМИ. Крупнейшие национальные телеканалы, которые все принадлежат либо государству, либо лицам, симпатизирующим Кремлю, освещают эти события как необходимые патриотические усилия по защите русскоязычного населения восточной Украины от предположительного преследования со стороны нового киевского правительства. СМИ, отходящие от этой линии или освещающие действия российских военных в Украине в критическом ключе, получают ярлыки «предателей» или представителей «пятой колонны». Путин, со своей стороны, отвечает на критику по поводу предвзятого освещения ситуации российскими СМИ, заявляя, что именно западные средства массовой информации демонстрируют предвзятость.
В свете неустанной деятельности правительства Путина в течение последних 15 лет, возможно, самое удивительное, что можно сказать о независимых СМИ в России – это то, что они до сих пор существуют.
Аналитики долго ломали головы над тем, например, как удалось уцелеть московской радиостанции «Эхо Москвы», которая непрерывно работает с 1990 года. Некоторые считают, что Путин позволил «Эху», «Новой газете» и еще нескольким критически настроенным СМИ остаться в бизнесе для того, чтобы он имел возможность утверждать, что в России «есть независимые средства массовой информации».
Джоэл Саймон из КЗЖ предлагает другое объяснение. В своей книге «Новая цензура» он пишет, что «демократаторы» вроде Путина «не стремятся установить абсолютный контроль над СМИ, поскольку они понимают, что для достижения этой цели в век Интернета, им пришлось бы закрыть свои страны от всего остального мира». Вместо этого, утверждает Саймон, демократаторы научились «управлять» средствами массовой информации через «суды по делам о подрыве национальной безопасности, проведение карательных налоговых инспекций, манипулирование размещением государственной рекламы» и использование других методов.
Уровень владения Путина методами управления – и манипулирования – СМИ действительно впечатляет. Еще одним из изобретённых им способов удушения критики стало вливание десятков миллионов бюджетных рублей в «Россию сегодня» и «Спутник» – англоязычные телевизионные и цифровые рупоры Кремля, возносящие хвалы России и яростно критикующие политику стран Запада, в особенности Соединённых Штатов. Даже Интернет, где критически настроенные блогеры до недавнего времени были менее подвержены репрессиям, чем «традиционные» журналисты, выглядит более уязвимым после принятия новых законов, поддержанных Кремлём.
Протесты против этих шагов относительно малоактивны и почти всегда безуспешны – возможно, оттого что Кремлю, как представляется, удалось убедить значительную часть российской общественности в том, что Запад добивается ни много ни мало как экономического и политического коллапса России. Этот посыл в течение всего 2014 года вколачивался в головы россиян средствами массовой информации, возлагавшими вину за большинство стоящих перед страной проблем на западные санкции (введённые в отместку за Украину) и на ведущуюся Западом информационную войну.
По-прежнему высокие рейтинги Путина по результатам опросов общественного мнения свидетельствуют о том, что посыл услышан – и не только в России. Его «демократаторские» методы приняты ныне на вооружение в Турции, Венгрии и других странах, чьи лидеры ищут новые, более тонкие инструменты для удушения критики.
Опасность, конечно, заключается в том, что история подъема и падения независимых российских СМИ будет воспринята такими лидерами не как притча-предупреждение, а как успешная модель того, как сдерживать потоки информации и манипулировать ими.
Энн Купер является профессором факультета журналистики Колумбийского университета; в 1998-2006 годах она была исполнительным директором КЗЖ, а до того – зарубежным корреспондентом Национального общественного радио (NPR), в том числе главой его Московского бюро (в 1987-1991 годах).